Святослав Носов

Где-то с месяц назад возвращаюсь я ночью темненькой домой. А у меня на этаже половинка дверей лифта не открывается, и чтобы не протискиваться шо тхорь в курятник, я на седьмой поднимаюсь, а потом сбегаю на этаж вниз. Надо бы починить — но руки не доходят.

Выхожу из лифта — опачки! Куча копов и соседская бабка в халате.

— А вы тут живете? — с какой-то непонятной надеждой спрашивает коп.
— Тут! — с достоинством отвечаю я.
— А вы можете понятым побыть? Это быстро!
— Могу, — ну а хули, гражданин я или нет? Даже в полтретьего. — Лехко! Шо спиздили?
— Да ничего. Сосед ваш умер. Кажется. А наши все не едут.

Так. Во-первых, — шо значит «кажется»? Во-вторых — какой сосед?

— Какой сосед?
— Из «двести сорок третьей».

Значит, Пецык. Ай-яй-яй, какое горе, наконец-то час настал. Но Пецык — он как опоссум, мертвым может три дня пролежать, а потом пойти марганцовку искать.

— Чуваки! — говорю я копам. — У вас джек-пот. У вас не только понятой из ближайшей квартиры, но еще и медработник, имеющий право официально засвидельствовать факт смерти и составить фельдшерскую справку о смерти 161/о. Только сомнительно мне, чтобы Пецык помер. Он два раза с седьмого этажа прыгал — и ничего. Один раз перелом ребер и один раз перелом абрикоса. Сейчас я домой за укладкой схожу и посмотрим, что там у нас с гражданином Пецковским приключилось.

Копы стали целоваться друг с другом на радостях, а двое пошли за мной, чтобы я, не дай боже, не сбежал по дороге.

В общем — Пецык как Пецык. Рот открыт, глаза закачены. Трусы оранжевые. Может и придуривается. Скрипнул я замочками укладочки, щелкнул на запястьях перчаточками, достал светилку в глаза («обдолбометр») и начал крутить бренное тело, мерить ему всякие параметры, которых уже нет.

Копы увлеченно снимают и пихают друг друга в бока локтями — это ж прямо как в сериале. А я им с суровыми интонациями рассказываю: поза естественная, видимых повреждений нет. Зато в анамнезе марганцевая энцефалопатия, пара инсультов, цирроз, сердечная недостаточность и врожденная ебанутость. По окоченению ничо сказать не могу — не моя специальность, это пусть ваши смотрят. Ну так — от двух до пяти часов.

Даже бабке стало интересно, полезла вперед со своим халатом окоченение Пецыка смотреть.

— Но то шо мертв, как наш футбол, удостоверяю. Давайте бумаги подписывать и формы составлять.

Подписал я шестьесят бумаг, собрал укладочку, и пошел спать. И думаю — от с одной стороны хорошо, не будет теперь ни шприцов по подъезду, ни «Сектора Газа» прямо в мозжечок по воскресеньям в семь утра, ни страшных блядей, которые этажом ошиблись. А с другой — должен же быть в жизни какой-то ебантяй, который тебе ее отравляет. Но не сильно, не так, чтобы ты на него с топором бросался — а просто ненавидел тихой ненавистью.

А копы на верхней площадке курят.

— От заебись смена! Люблю такое. Сказочная ночь. От шоб всегда так было!
— Та да. И жмур умничка, и врач красаучик. Так бы и служил...

От кому шо.